Первым городом, где Вертинский сдал экзамен на звание артиста, был Екатеринослав

Вертинский рискнул, взял отпуск и уехал

История полна курьезов. Ровно сто лет назад, в 1913 году молодой и никому неизвестный Александр Вертинский, недавно приехавший из Киева, сдает К. С. Станиславскому экзамены в Московский художественный театр. Однако из-за дефекта дикции его не принимают — Вертинский не выговаривает букву «р». В это же время он знакомится с футуристами, из которых наибольшее впечатление на него произвел Владимир Маяковский и Игорь Северянин. По словам самого Вертинского, они «эпатировали буржуа, писали заумные стихи, выставляли на выставках явно издевательские полотна и притворялись гениями».

Бенефис Вертинского в Москве проходил 25 октября 1917 года (по старому стилю), именно в тот день, когда в стране произошел большевистский переворот. Вскоре после октябрьских событий он написал песню «То, что я должен сказать». 28-летний автор находился под впечатлением смерти московских юнкеров, на похоронах которых присутствовал. Строки из песни, написанной чуть ли не сто лет назад, и сегодня на слуху…

…Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожащей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в Вечный Покой.

Он исполнял ее ежедневно и чувствовал, как сильно она прозвучала. Многие слушатели плакали, закрывая лицо руками. Песня раскупалась в невероятном количестве экземпляров, быстро напечатанная одним предприимчивым издателем. Может, именно тогда он почувствовал, что находится на пути к истинному успеху.

Как-то у Вертинского состоялся разговор с антрепренером Леонидом Давидовичем Леонидовым. Последний сказал ему:

— Я хочу Вас попросить вот о чем. По-моему, Вы и Ваше искусство шире и больше тех рамок, в которых Вы находитесь. Театр миниатюр мал для него. Насколько я понимаю, Вас надо вывести на широкую дорогу. Хотите рискнуть?

— Что это значит? — переспросил Вертинский.

— Это значит, что я сниму несколько городов, выпущу Ваши афиши и попробую сделать из Вас концертанта! Солиста. Настоящую артистическую величину! Я верю в Вас и думаю, что не ошибусь. Хотите?

Вертинский рискнул. Он был молод и не лишен амбиций. Да и уж очень заманчивым было предложение. Взяв отпуск, артист уехал с Леонидовым из Москвы.

Зимний театр стоял на месте нынешнего театра им. Горького

Для нас особенно интересно то, что первым городом, где выступал Александр Николаевич, был Екатеринослав. Приехав сюда, он прежде всего пошел посмотреть Зимний театр, в котором ему предстояло выступать. Зимний театр стоял на месте нынешнего театра русской драмы имени Горького. В годы последней войны горел и был отстроен в более скромных размерах.

Вертинскийн был шокирован: в Зимнем театре в Екатеринославе оказалось тысяча двести мест!

Стало ясно, что ему не одолеть этого театра. В его Петровском театрике в Москве было всего триста мест — и то дальше пятого ряда его уже не было слышно. А тут тысяча двести! Вертинский честно признавался затем, что испугался и стал умолять Леонидова отпустить его домой. В отчаянии он даже предлагал ему уплатить неустойку.

— Я провалюсь! Я не смогу! — убеждал молодой исполнитель антрепренера. Но Леонидов был неумолим.

— Падать, так с большого коня! — сказал он. И повел артиста в кассу. Вот что он услышал от старенькой горбатой кассирши, двадцать пять лет прослужившей в этом театре:

— Сбор полный. Но мало того, у меня в театре есть за колоннами десять таких мест, с которых ничего не видно. За двадцать пять лет, что я здесь, в этом театре, они ни разу не продавались еще. На Ваш концерт впервые даже эти десять мест проданы!

Действительно, отступать было некуда. А тут еще и Леонидов, чтобы подбодрить Александра Вертинского, показал ему две телеграммы. В одной было написано: «Провал полный. Леонидов». В другой текст был такой: «Огромный успех! Наша лошадка пришла!»

— Вот, — сказал он, — я заготовил эти две телеграммы моему компаньону Варягину. От Вас зависит, какую из них я пошлю сегодня ночью.

И ушел.

Вертинский остался в театре. Разложив свой чемоданчик в уборной, поставил икону Александра Невского, с которой никогда не разлучался в поездках, зажег лампадку, вызвал пианиста и сел за рояль — репетировать. Начало было в восемь часов вечера.

«Кое-как я распелся… — вспоминал он. — Но сердце… нервы… мучительный страх перед публикой… Я чувствовал, что не могу владеть собой!»

Тогда за пятнадцать минут до концерта он велел принести ему стопку коньяку. Перед открытием занавеса он выпил ее до дна. И сразу все стало просто. По телу разлился блаженный покой.

— Будь что будет! Все равно! — подумал он. — Падать, так падать!

…Концерт Вертинский начал тихо, как всегда. Публика насторожилась. Тишина в екатеринославском театре была особенная.

Выжидающая, но пока еще недоверчивая. Надо сказать, что его концерту был придан соответствующий антураж. Сначала профессор Витольд Иодко играл на цитре, потом выходил чтец-рассказчик — маленький пожилой Владимир Сладкопевцев — талантливый исполнитель рассказов Горбунова и Щедрина.

Выступления коллег все же как-то расположили публику. Атмосфера была хорошей. Первое отделение прошло благополучно. Леонидов не показывался. Во втором отделении, подкрепившись еще глотком коньяку, Вертинский пел уже увереннее. Его «Бал господен» тронул, наконец, все сердца. Екатеринославцы аплодировали ему много и горячо.

Зал задрожал от аплодисментов

В конце его концерта была песня «То, что должен сказать» (благодаря Борису Гребенщикову, она обрела второе рождение). Вертинский был уже в ударе. Что называется — в полной боевой готовности. Подойдя к краю рампы, он бросал слова, как камни, в публику — яростно, сильно и гневно:

…Я не знаю, зачем и кому это нужно…

Казалось, уже ничего нельзя было удержать и остановить в певце… Зал задохнулся — потрясенный и испуганный. Можно было думать, что публика разорвет его! Зал дрожал от исступленных аплодисментов. Крики, вой, свистки, слезы и истерики женщин — все смешалось в один сплошной гул.

Затем толпа ринулась за кулисы. Вертинского обнимали, целовали, жали ему руки, благодарили, что—то говорили… А он ничего не слышал и ничего не понимал. «Я упал в кресло, — вспоминал он. — Меня трясла нервная дрожь. Так вот он, этот страшный экзамен на звание артиста! Я выдержал его на этот раз».

И вдруг сквозь всю эту толпу Вертинский увидел лицо Леонидова. Он шел к нему. В глазах у него были слезы.

— Молодец, мальчик! — сказал он, обнимая артиста. — Умница! Вот… я рву обе телеграммы и посылаю эту…

Он прочел ее: «Успех небывалый. Вертинский победил. Вас можно поздравить! Мы угадали будущего гения. Леонидов». И все.

Так в Екатеринославе Вертинский стал концертантом, как говорили тогда. Тоненький, хрупкий блондин, выросший в семье железнодорожника из Киева, начал свое восхождение к славе.

«Кончалась Первая мировая война, — вспоминал Лев Никулин. — Ужасающим был контраст между фронтом и тылом. Петроград, Москва с ресторанами для новых богачей — спекулянтов, авантюристов, «героев тыла» — и очереди голодных людей у булочных, инвалиды на костылях…

В один день создавались громадные состояния, в один час делали карьеру царские министры. Предчувствие конца не тревожило господ, роскошно устроившихся в тылу, и все же их томило какое-то беспокойство, им хотелось забвения, томной грусти, после которой особенно приятной была бы обычная сытая жизнь.

…В ту пору Вертинский выступал на эстраде как-то робко, неуверенно, у него по—настоящему дрожали руки, это было неподдельное волнение — он словно сам удивлялся своему успеху у публики. А успех был понятен — артист каким- то чутьем угадал конец прежней жизни, вобрал в себя — певца — претенциозность, тоску, отчаянье, безнадежность…»

Эмигрировав в гражданскую войну из России, Александр Вертинский за четверть века объездил весь мир — Румыния, Польша, Франция, США, Китай… В 1943 году не выдержал и вернулся на Родину. Охотно гастролировал по всей стране. Но никогда не забывал, что непростой экзамен на звание артиста он сдал в нашем городе.